«Значит, нужные книги ты в детстве читал!»
Трёхлетним его перевезли в Одессу. Кто знает, останься семья в Елисаветграде и поступи Ежи в местную гимназию, какая бы его ждала судьба.
Мог бы стать классиком родной литературы, как бессменный председатель польского союза писателей Ярослав Ивашкевич, который был старше Олеши на пять лет. Или украинским литератором, как изгнанный оттуда ранее Владимир Винниченко или драматург Марк Кропивницкий, чье имя после декоммунизации 2016 г. носит город. Или революционером, как другой знаменитый елисаветградский недоучка Гершон Радомысльский, известный как товарищ Зиновьев, чье имя город носил с 1924 по 1934 г. до того, как переименоваться в честь товарища Кирова.
Но Олеша стал тем, кем стал, — русским писателем, вышедшим из Одессы.
«Значительно позже, уже юношей, я побывал в Елисаветграде, но и тогда увидел только южные провинциальные улицы с подсолнухами. Пел петух, белели и желтели подсолнухи — вот все мое восприятие города, где я родился», — вспоминал позднее сам Олеша.
Вот как описал семью Олеши его друг Валентин Катаев в романе-ребусе «Алмазный мой венец», Ежи Карлович скрыт под словом «ключик»:
«Ключик, — говорю я, — родился вопреки укоренившемуся мнению не в Одессе, а в Елисаветграде, в семье польского — точнее литовского — дворянина, проигравшего в карты свое родовое имение и принужденного поступить на службу в акцизное ведомство, то есть стать акцизным чиновником. Вскоре семья ключика переехала в Одессу и поселилась в доме, как бы повисшем над спуском в порт, в темноватой квартире, выходившей окнами во двор, где постоянно выбивали ковры.
Семья ключика состояла из отца, матери, бабушки и младшей сестры. Отец, на которого сам ключик в пожилом возрасте стал похож как две капли воды, продолжал оставаться картежником, все вечера проводил в клубе за зеленым столом и возвращался домой лишь под утро, зачастую проигравшись в пух, о чем извещал короткий, извиняющийся звонок в дверь.
Мать ключика была, быть может, самым интересным лицом в этом католическом семействе. Она была, вероятно, некогда очень красивой высокомерной брюнеткой, как мне казалось, типа Марины Мнишек, но я помню ее уже пожилой, властной с колдовскими жгучими глазами на сердитом, никогда не улыбающемся лице. Она была рождена для того, чтобы быть хозяйкой замка, а стала женой акцизного чиновника.
Она говорила с сильным польским акцентом, носила черное и ходила в костел в перчатках и с кожаным молитвенником, а дома читала польские романы, в которых, я заметил, латинская буква Л была перечеркнута косой черточкой, что придавало печатному тексту нечто религиозное и очень подходило к католическому стилю всей семьи.
Ключик ее боялся и однажды таинственно и совершенно серьезно сообщил мне, что его мать настоящая полесская ведьма и колдунья. Она была владычицей дома».
