120 лет назад, 22 апреля 1899 года, в Петербурге на Малой Морской родился Владимир Набоков.
Угораздило же его родится в один день с со своим тезкой - Владимиром Ильичем Лениным. Вот уж антиподы так антиподы.
Впрочем...
Сам Набоков в «Память говори» писал: ««По старому стилю я родился 10 апреля, на утренней заре, в последнем году прошлого века, и, скажем, в Германии (если бы меня удалось мигом переправить за границу) это было бы 22 апреля; но поскольку все дни моего рождения праздновались, со все убывающей помпой, в двадцатом веке, все, и я в том числе, пока революция и изгнание не передвинули меня из Георгианского календаря в Юлианский, привычно добавляли к 10 апреля тринадцать дней вместо двенадцати. Ошибка серьезная. Как тут быть? В самом последнем из моих паспортов в качестве „даты рождения“ указано „23 апреля“, что является также датой рождения Шекспира».
Понятно, что для Набокова было приятней совпадать датой с человеком, которого звали Шекспиром (или «Шекспером» - как он подписался в завещании), а не с вождем мирового пролетариата.
Впрочем...
Набоков был антистратфордианцем, то есть считал, что настоящим автором трагедий, комедий, исторических хроник, сонетов и двух поэм, которые считаются шекспировскими был кто-то другой.
Кто? В своем стихотворении Набоков представлял вельможу времен Елизаветы: «атласным серебром обтянутая ляжка, клин бородки —все было, как у всех… Так в плащ короткий
божественный запахивался гром».
И то сказать: труды твои привык
подписывать — за плату — ростовщик,
тот Вилль Шекспир, что «Тень» играл в «Гамлете»,
жил в кабаках и умер, не успев
переварить кабанью головизну…
Впрочем...
Нападение на классиков — фирменный прием Набокова. На известных современников тоже. Причем более всего он нападал на тех, с кем его могли сравнивать, а при сравнении найти следы подражания или ключ к прочтению.
Поэтому от него так доставалось Достоевскому из предшественников. И Пастернаку из современников.
"Есть в России довольно даровитый поэт Пастернак. Стих у него выпуклый, зобастый, таращащий глаза, словно его муза страдает базедовой болезнью. Он без ума от громоздких образов, звучных, но буквальных рифм, рокочущих размеров. Синтаксис у него какой-то развратный — чем-то напоминает он Бенедиктова. Вот точно так же темно и пышно Бенедиктов писал о женском телосложенье, о чаше неба, об амазонке.
Восхищаться Пастернаком мудрено: плоховато он знает русский язык, неумело выражает свою мысль, а вовсе не глубиной и сложностью самой мысли объясняется непонятность многих его стихов. Не одно его стихотворенье вызывает у читателя восклицанье: “Экая, ей Богу, чепуха!” Такому поэту страшно подражать. Страшно, например, за Марину Цветаеву"
(Впервые напечатано в парижской русскоязычной газете “Руль” 11 мая 1927 года)
Самое забавное при этом, что сам Набоков подражал Пастернаку до конца своих дней.
Причем подражал совершенно бессовестно. Брал стихотворение Пастернака и работал внутри него создавая свой стих.
В качестве наиболее наглядного примера - сопоставте стихотворения Патернака "НОБЕЛЕВСКАЯ ПРЕМИЯ" с стихотворением Набокова "КАКОЕ СДЕЛАЛ Я ДУРНОЕ ДЕЛО"
Впрочем...
Доставалось и антиподом.
О другом своем антиподе и полном тезке (и по имени, и по отчеству) Владимир Владимире Владимировиче Набокове он написал в самом конце своего главного «политического» (или аполитичного?!) стихотворения «О правителях»:
Покойный мой тезка,
писавший стихи и в полоску,
и в клетку, на самом восходе
всесоюзно-мещанского класса,
кабы дожил до полдня,
нынче бы рифмы натягивал
на "монументален",
на "переперчил"
и так далее.
Живущий в Америке, уже перешедший на английский язык писатель, считал, что в России не построено никакого социализма, это государственный капитализм, а правящим классом является никак не пролетариат, а всесоюзно-мещанский класс советской номенклатуры. И советская литература, которая началась с авангардистских стихов Маяковского и прочих «будетлян» быстро выродилась в торжестующую пошлость ложного классицизма.
Впрочем...
Это стихотворение «О ПРАВИТЕЛЯХ», которое я процитировал выше, стоит прочитать полностью.
И внимательно.
Вы будете (как иногда
говорится)
смеяться, вы будете (как ясновидцы
говорят) хохотать, господа --
но, честное слово,
у меня есть приятель,
которого
привела бы в волнение мысль поздороваться
с главою правительства или другого какого
предприятия.
С каких это пор, желал бы я знать,
под ложечкой
мы стали испытывать вроде
нежного бульканья, глядя в бинокль
на плотного с ежиком в ложе?
С каких это пор
понятие власти стало равно
ключевому понятию родины?
Какие-то римляне и мясники,
Карл Красивый и Карл Безобразный,
совершенно гнилые князьки,
толстогрудые немки и разные
людоеды, любовники, ломовики,
Иоанны, Людовики, Ленины,
все это сидело, кряхтя на эх и на ых,
упираясь локтями в колени,
на престолах своих матерых.
Умирает со скуки историк:
за Мамаем все тот же Мамай.
В самом деле, нельзя же нам с горя
поступить, как чиновный Китай,
кучу лишних веков присчитавший
к истории скромной своей,
от этого, впрочем, не ставшей
ни лучше, ни веселей.
Кучера государств зато хороши
при исполнении должности: шибко
ледяная навстречу летит синева,
огневые трещат на ветру рукава...
Наблюдатель глядит иностранный
и спереди видит прекрасные очи навыкат,
а сзади прекрасную помесь диванной
подушки с чудовищной тыквой.
Но детина в регалиях или
волк в макинтоше,
в фуражке с немецким крутым козырьком,
охрипший и весь перекошенный,
в остановившемся автомобиле --
или опять же банкет
с кавказским вином --
нет.
Покойный мой тезка,
писавший стихи и в полоску,
и в клетку, на самом восходе
всесоюзно-мещанского класса,
кабы дожил до полдня,
нынче бы рифмы натягивал
на "монументален",
на "переперчил"
и так далее.
.
Journal information