Вспоминает фронтовой разведчик Гершкович Андрей Семенович:
"То, что я увидел в марте 43-го, до сих пор мне снится в кошмарах, после этого я четко знал, за что я воюю и, что чертовски хочу выжить и дойти до Берлина.
Весной 1943 в Белоруссии не было сплошной линии фронта, немцы занимали господствующие высоты и населенные пункты, а для передвижения использовали преимущественно пригодные дороги и большаки.
Не лезли немцы в топь, не любили они распутицу, ждали когда все застынет.
Для разведки нашей и для немецкой это было даже удобно, ходили по тылам друг друга, через леса и разрывы в линии фронта.
На нашем участке давно не было крупных наступательных действий, временное и относительное затишье.
Дивизионное командование требовало с полковой разведки данные, какие подразделения находятся в ближайшем тылу у немцев, какую переброску сил и в каком количестве осуществляет противник.
Последние пару месяцев мы регулярно получали разведданные от белорусских партизан, там в районе Припятских болот, Могилева, Гомеля, было много партизанских соединений и бригад, причем довольно крупных.
Связь по рации и поставки по воздуху у них были с "большой землей" налажены, им сбрасывали боеприпасы, снаряжение, а они потрошили немецкие тылы и снабжали армию данными.
А тут уже вторую неделю тихо с "той стороны", никто из партизан к кадровым частям не выходит, никаких данных оттуда почти не поступает.
Мы знали, что нацисты начали серию крупных антипартизанских операций силами карателей, СС и всяких коллаборационистов и власовцев, в лесах идут "бои местного значения".
Знали, что немцами стянуты крупные силы и партизанские бригады ведут маневренные бои и вынуждены менять места дислокации и отступать.
Но мы тогда даже не представляли, какой там творится кошмар.
Командование полка, направило нашу разведгруппу на установление связи с партизанскими бригадами и выяснение точной обстановки.
Уже на второй продвижения через лесопосадки мы заметили, как вокруг всё вымерло, ни женщин,ни детей, ни стариков в местных селах.
Мы шли через мертвый лес и выжженную землю, все окрестные села стояли либо пустые, либо сожженные дотла....
Мы понимали, что немцы регулярно забирают домашнюю "скотину" и грабят подчистую, знали, что угоняют в Германию на работы.
Но не могли же все убежать и попрятаться? Поначалу мы старались не выходить к населенным пунктам, дабы не быть лишний раз обнаруженными.
Но полнейшая неизвестность и тревожность вынудили нас сделать вылазку в ближайшее село, обозначенное на нашей карте, как "Большой Лог".
Я послал самого шустрого в нашем отделении Сашку Кадочникова, чтобы он всё разузнал и опросил кого нибудь из местных если найдет.
Сашка вернулся через 20 минут, весь бледный и его бил мелкий озноб.
Я никогда его таким не видел, парень с первых дней лета 41-го воюет, всякое повидал, а тут у него губы дрожат. Он сказал, что половину деревни сожгли, судя по всему дня четыре уже как спалили, головешки не дымятся, одни пустые глазницы окон черных, а за зданием бывшего Сельсовета яма вырыта, а в яме люди, друг на друге, штабелями лежат.
В колодцах тоже люди, дети и женщины и по всей деревне трупов хватает.
Мы раньше такого не видели, честно не видели, знали, что фриц лютует, но чтобы так...
К вечеру мы вышли через лес к окраинам другого села, "Череповцы".
Ещё на подходе мы уже больше часа слышали от туда стрельбу, думали может партизаны бой ведут, отрезали и блокировали их ССовцы и они воюют.
Мы ошибались, там был не бой, а просто стрельба.
Село было оцеплено немецкими грузовиками, а в самой деревне творилось, что то страшное... Несколько домов горело, а на всю округу был слышан крик, вой и плачь людей, кричавших нечеловеческими голосами.
Тут мы увидели, как через высокую траву бежит девчина, босая со всех ног, а за ней немец вприпрыжку... Вот вот она уже добежит до опушки, в которой мы залегли и наблюдаем, уже близко она, но немец её почти догнал.
На меня смотрел Сашка с мольбой во взгляде, я его понял, кивнул ему, разрешил "сработать" фрица.
Через пять минут девушка сидела рядом с нами, пытаясь нам рассказать, что происходит, давясь слезами, а Сашка сидел рядом и вытирал об траву нож.
Девочка рыдая рассказала, что немцы пожгли все соседние деревни, усмиряют партизанский край, в деревне идут казни...
Нас было всего пятеро и у нас была совсем другая задача и строгий инструктаж в бой не вступать и нахождение группы не выдавать, Гриша Турин, говорит, мне:
-Лейтенант, пошли, обойдем село, другая у нас задача....Никому не поможем и сами здесь останемся. Немцем там несколько отделений, а может и рота, вон на въезде в село бронетранспартер стоит...
И тут она девчонка мне кричит..
-Да вы, что ироды, трусы несчастные, там каратели наших девчонок в амбар потащили, поглумятся, а потом сожгут...!
Там не много немцев, в основном наши, полицаи местные, да ещё какие то славяне, немцев человек 12 всего, остальные поехали в большое село "Борки".
Это стало последней каплей, будь что будет.....
Зачем тогда жить дальше, если сейчас уйти и вспоминать всю жизнь, что смалодушничали...
Бой был коротким и очень жестоким. Каратели расслабились и в бронетранспортере никого не было. Смысл им было напрягаться, ведь они воевали с женщинами и детьми....
В немецком броневике мы нашли гранаты , у нас было мало своих, только легкие противопехотные, сняли с броневика пулемет.
Кого смогли, устранили тихо, чтобы подольше среди фашистов переполох не поднимать.
Я никогда так не дрался, хоть и воевал до 1944 года и дошел до Румынии, пока не комиссовали. Этот бой был не только с убийцами и каратели, это был бой человечности со зверством, бой жизни против смерти, бой свободы против нацизма.
Немцев "кончили" в первую очередь, а полицаи сразу сломались и стали пытаться сдаваться, слабые, гнилы и нестойкие, они всегда такими были, только с беззащитными могут.
В плен никого не брали, патронов не жалели, но все равно не успели спасти всех....
Нам повезло, что основная часть карателей уехала из села, иначе бы и оставшихся не смогли выручить.
После войны я узнал, что это были самые страшные нацистские каратели из бригады СС "Дирлевангера".
Деревню "Борки", куда уехала основная часть, они сожгли дотла и устроили одну там одну из самых страшных "акций" за всю войну, страшнее Хатыни.
Оставшиеся в живых люди разбежались, по лесам и другим деревням. А мы позже установили контакт с партизанской бригадой и доставили сведения в полк.
Каждый день и ночь я мечтал о том, чтобы поскорее началось наступление в Белоруссии, я не хотел домой, я не хотел в тыл, я хотел только воевать..
Наступление в Белоруссии началось только летом 1944 года..."
Источник
.
Journal information